Путинизм как тип власти – скрытые механизмы
Номенклатура на постмодернистской стадии
Чем сильнее будет
протестное движение, тем сильнее Путин будет цепляться за церковь,
считает московская журналистка Светлана Солодовник. «Правда, –
оговаривается она, – пока что мы – на перепутье». Каких же дорог?
Здесь-то мнения и расходятся. Что и побудило корреспондента Русской
службы «Голоса Америки» попросить аналитиков по обе стороны океана
охарактеризовать главные параметры путинской системы – идеологию, власть
и собственность.
О равноудаленных идеологиях
Итак, вопрос первый: есть ли все-таки общая идея? «Нет, – считает Солодовник. – Есть два полюса – либеральный и консервативный. Вот власть и мечется – крайне неохотно работая над тем, чтобы выработать какую-то разумную объединяющую идеологию. Ведь потому-то она и остается на плаву, что работает на разъединение общества».
Идейного единства власти, по мнению журналистки, тоже не следует преувеличивать. И церковная проблема – убедительная тому иллюстрация. «Путин, – констатирует Солодовник, – не раз говорил, что православные ценности – основа нашей культуры. Вот только отношения с церковью все годы своего правления выстраивал довольно жестко. И на все притязания церкви – до поры до времени – отвечал отказом. Все церковные вожделения – в том числе и главные, т.е. идеологические – воплотил в жизнь в основном Дмитрий Медведев. Возможно – потому, что не чувствовал себя так уверенно, как Путин, – а потому нуждался в союзниках».
И только-то? «Возможно, личные взгляды Медведева, в большей степени ориентированные на православие, и сыграли свою роль»,– признает журналистка. Снова, впрочем, оговариваясь: «Хотя и трудно в это поверить: все его поведение – за исключением некоторых конъюнктурных моментов – говорит об обратном». «И все же, – подчеркивает Светлана Солодовник, – если все остальные его слова представляли собой более или менее пустой звук, то все свои обещания церкви он выполнил: религия – в школы, капелланы – в армию. Сколько шла борьба за введение основ православной культуры в школе! Но пришел Медведев и сказал, что религиозные предметы будут в школе, – вот их и ввели. Были сделаны учебники, курс обкатали, и с нынешнего года он должен преподаваться в школах…»
У Путина – иная стать. Его принцип, по словам журналистки, – держать все стороны на расстоянии, «не давая им вообразить, что, дескать, вот сейчас они развернутся во всю мощь… Когда на него начинают напирать демократические силы, он тут же вспоминает о том, что мы живем в православном государстве с традиционными ценностями. А стоит ситуации стать чуть менее критической – вновь вспоминает, что Россия – многоконфессиональная и многонациональная страна. Помните, что случилось с “Родиной” Рогозина? Было выгодно поддержать националистов – поддержали. Но чуть возникла угроза, что их выигрыш окажется слишком велик, с его партией поступили… не самым благородным образом. Конечно, Рогозин сегодня – вице-премьер. Существующий только как приближенный, выполняющий то, что нужно власти. А вот с партийной политикой – покончено».
Новые технологии власти
Таков видимый результат – один из многих. А как устроен механизм? «Если бы прогрессивная общественность научилась, наконец, судить не по словам и не по сознательно раскручиваемым “сверху” событиям, а по реальным делам, то партии, создаваемые по плану Кремля, не воспринимались бы как настоящие, – считает политолог из Бостона Ирина Павлова. – Не было бы ни надежд на президента Медведева, ни последующих разочарований. И не звучали бы в адрес власти упреки в том, что она неохотно вырабатывает объединяющую идеологию – поскольку все прошедшее десятилетие она именно этим и занималась, внедряя в общественное сознание идеологемы антизападничества и великодержавия».
Рассуждения о метаниях российской власти запоздали, по мнению Павловой, как минимум, на десятилетие. «Уже с начала двухтысячных, – считает историк, – мы имеем дело с диктатурой сталинского типа. Налицо все ее основные признаки: назначение губернаторов, возрождение тайной инфраструктуры власти с всеохватывающей секретностью, распространяющейся на все органы властной “вертикали”; администрация президента, действующая по правилам секретариата ЦК – спуская указания Госдуме, Совету Федерации, Избиркому, ФСБ, Генпрокуратуре и прочим ведомствам, губернаторам, партиям и движениям, общественным и религиозным организациям. И, конечно, – СМИ…»
Стало быть, реставрация? По мнению Павловой – продвинутый, ультрасовременный вариант. «При Сталине, – поясняет историк, – все-таки был известен официальный состав политбюро (хотя о том, кто входил в неформальную группу лиц, принимавших важнейшие решения, и тогда можно было только догадываться). Но о сегодняшнем-то “неформальном политбюро” и о принимаемых им решениях мы просто нечего не знаем!» Совершенствуются и методы: с обществом современная власть работает тоньше, чем сталинская. По словам историка – последовательно возрождая советский опыт ГОНГО – государством организованных негосударственных организаций. «Но главное, – подчеркивает Ирина Павлова, – то, что основным инструментом подчинения сегодня стали не массовое насилие, но точечные репрессии, провокации, политтехнологические спецоперации и информационные войны. Как в свое время говорил один из идеологов этой диктатуры Глеб Павловский, теперь можно “ненасильственно создавать ситуацию полного помрачения… можно ненасильственно создать ситуацию 37-го года, во всяком случае, для индивидуума, из-за того, что у него в башке начнут смещаться разные пласты и он будет соглашаться с реальным, даже не осознавая момент, когда он согласился, будучи уверенным, что он свободен”».
Смещение пластов – само по себе повод для размышлений. «Самое поразительное в российской прогрессивной общественности, прежде всего столичной, – ее неспособность извлечь уроки из советского прошлого, – считает Ирин Павлова. – Откуда проистекает и ее неспособность определить характер режима. Даже сегодня немногие отваживаются говорить о путинской власти как о диктатуре. Чего стоят слова несгибаемого диссидента Александра Подрабинека, написавшего недавно, что это “уже не демократия, но еще не диктатура”, а “что-то среднее с заметным креном в прошлое”».
Номенклатура и ее мальчики
«В прошлое? А когда это советская власть позволяла людям (если не иметь в виду сталинские лагеря) жить по сорок человек в десятиметровой комнате?» – так парировал тезис о возврате к прошлому профессор московской Высшей школы экономики Овсей Шкаратан. – А сейчас – скажем, с таджикскими гастарбайтерами в Москве, – никаких проблем. Спят на батареях – в коридорах, в подвалах. Тогда как деньги на их обустройство присваиваются чиновниками. Делающими на этом миллионные состояния».
Восходит нынешняя система, по мнению Шкаратана, к середине девяностых. «Вся эта операция по раздаче нефтяных богатств кучке совершенно случайных людей была просто национальным преступлением, – считает московский социолог. – Конечно, надо было проводить приватизацию. Надо было отдавать в частную собственность магазины, парикмахерские, бани, малые предприятия. Но нефтяные месторождения – это уже нечто иное. Почему это было сделано? А потому, что за этими мальчиками стояли взрослые дяди из номенклатуры».
Это была не приватизация, а персонализация, убежден историк и этнограф Юрий Семенов. «Общеклассовая собственность советской номенклатуры, – уточняет он, – обрела зафиксированных владельцев. Капиталисты? Ну, если капиталист знает, что его в любой момент могут посадить, то это уже несколько другой капитализм. Помните, что Гитлер в свое время сказал Раушнингу? “Почему мы не национализировали промышленность? Да потому, что мы национализировали людей. Они – наша собственность”. Так не все ли равно, за кем числится предприятие? Гитлеровская Германия – очень подходящий пример такого “подчиненного капитализма”, управляемого бюрократами».
Политика между тем остается выражением экономики – как никогда более сконцентрированным. «Не случайно, – продолжает Семенов, – из всех законов о борьбе с коррупцией убирают главное. Не случайно не подписывают международную хартию о борьбе с коррупцией. Назначенные олигархи вынуждены платить бюрократам, но зато они стоят над законом: им позволено все. Чтобы ни случилось, если они лояльны режиму, то их всегда выгородят. Потому что Путин и Медведев – ставленники вот этого двойного господствующего класса».
Искусство наводить мосты
Впрочем, подчеркивает Семенов, и сам термин «коррупция» не очень подходит к нынешней системе. «Поскольку, – убежден историк, – это и есть сама система». Против которой, собственно, и выступила большая часть российской буржуазной оппозиции. «Мечтающей, – по словам Юрия Семенова, – о нормальном капитализме без бюрократической клептократии».
«Увы, – считает историк, – это невозможно. У них нет для этого сил, да и народ их поддерживать не станет. Существует и другое препятствие: наш, периферийный, зависимый капитализм, с его олигархами, с которыми срослась государственная элита, с его нищетой масс, – существует во многих странах. Но чтобы он эволюционным путем превратился в нормальный капитализм – такие случаи науке неизвестны».
По мнению московского политолога Дмитрия Шушарина, власти и сами порой не прочь продемонстрировать, что они и оппозиционная элита – все-таки по одну сторону барьера. «Не случайно, – сказал Шушарин в интервью Русской службе «Голоса Америки», – с элитой обходятся очень мягко. Одновременно с откровенной жестокостью ведя себя по отношению к тем, кого оппозиционная элита вовлекла в это дело. Одно дело конфликт Соколова и Бастрыкина с участием Муратова – тут, по всей вероятности, сам Путин настоял на примирении. И совсем другое – арестованные после известного митинга в возрасте от восемнадцати до двадцати лет. На их защиту что-то никто особенно не бросается. В общем, все больше и больше похоже на то, что паны дерутся, а у холопов чубы трещат».
К тому же, как констатирует Светлана Солодовник, для наведения мостов с властью появляются новые возможности. Кстати, не без церковного участия. «Создается, – уточняет журналистка, – общественное телевидение. Должен пополниться новыми членами совет при президенте. Я не исключаю, что и там, и там вырастет число церковных людей… Да что там говорить! Ведь вот стал же Мединский – активно церковный человек – министром культуры. Да и националисты все больше и больше отвоевывают на общественном поле. Крен, по-видимому, будет в эту сторону. Но если ситуация будет относительно спокойной, то и движение пойдет без скачков».
О равноудаленных идеологиях
Итак, вопрос первый: есть ли все-таки общая идея? «Нет, – считает Солодовник. – Есть два полюса – либеральный и консервативный. Вот власть и мечется – крайне неохотно работая над тем, чтобы выработать какую-то разумную объединяющую идеологию. Ведь потому-то она и остается на плаву, что работает на разъединение общества».
Идейного единства власти, по мнению журналистки, тоже не следует преувеличивать. И церковная проблема – убедительная тому иллюстрация. «Путин, – констатирует Солодовник, – не раз говорил, что православные ценности – основа нашей культуры. Вот только отношения с церковью все годы своего правления выстраивал довольно жестко. И на все притязания церкви – до поры до времени – отвечал отказом. Все церковные вожделения – в том числе и главные, т.е. идеологические – воплотил в жизнь в основном Дмитрий Медведев. Возможно – потому, что не чувствовал себя так уверенно, как Путин, – а потому нуждался в союзниках».
И только-то? «Возможно, личные взгляды Медведева, в большей степени ориентированные на православие, и сыграли свою роль»,– признает журналистка. Снова, впрочем, оговариваясь: «Хотя и трудно в это поверить: все его поведение – за исключением некоторых конъюнктурных моментов – говорит об обратном». «И все же, – подчеркивает Светлана Солодовник, – если все остальные его слова представляли собой более или менее пустой звук, то все свои обещания церкви он выполнил: религия – в школы, капелланы – в армию. Сколько шла борьба за введение основ православной культуры в школе! Но пришел Медведев и сказал, что религиозные предметы будут в школе, – вот их и ввели. Были сделаны учебники, курс обкатали, и с нынешнего года он должен преподаваться в школах…»
У Путина – иная стать. Его принцип, по словам журналистки, – держать все стороны на расстоянии, «не давая им вообразить, что, дескать, вот сейчас они развернутся во всю мощь… Когда на него начинают напирать демократические силы, он тут же вспоминает о том, что мы живем в православном государстве с традиционными ценностями. А стоит ситуации стать чуть менее критической – вновь вспоминает, что Россия – многоконфессиональная и многонациональная страна. Помните, что случилось с “Родиной” Рогозина? Было выгодно поддержать националистов – поддержали. Но чуть возникла угроза, что их выигрыш окажется слишком велик, с его партией поступили… не самым благородным образом. Конечно, Рогозин сегодня – вице-премьер. Существующий только как приближенный, выполняющий то, что нужно власти. А вот с партийной политикой – покончено».
Новые технологии власти
Таков видимый результат – один из многих. А как устроен механизм? «Если бы прогрессивная общественность научилась, наконец, судить не по словам и не по сознательно раскручиваемым “сверху” событиям, а по реальным делам, то партии, создаваемые по плану Кремля, не воспринимались бы как настоящие, – считает политолог из Бостона Ирина Павлова. – Не было бы ни надежд на президента Медведева, ни последующих разочарований. И не звучали бы в адрес власти упреки в том, что она неохотно вырабатывает объединяющую идеологию – поскольку все прошедшее десятилетие она именно этим и занималась, внедряя в общественное сознание идеологемы антизападничества и великодержавия».
Рассуждения о метаниях российской власти запоздали, по мнению Павловой, как минимум, на десятилетие. «Уже с начала двухтысячных, – считает историк, – мы имеем дело с диктатурой сталинского типа. Налицо все ее основные признаки: назначение губернаторов, возрождение тайной инфраструктуры власти с всеохватывающей секретностью, распространяющейся на все органы властной “вертикали”; администрация президента, действующая по правилам секретариата ЦК – спуская указания Госдуме, Совету Федерации, Избиркому, ФСБ, Генпрокуратуре и прочим ведомствам, губернаторам, партиям и движениям, общественным и религиозным организациям. И, конечно, – СМИ…»
Стало быть, реставрация? По мнению Павловой – продвинутый, ультрасовременный вариант. «При Сталине, – поясняет историк, – все-таки был известен официальный состав политбюро (хотя о том, кто входил в неформальную группу лиц, принимавших важнейшие решения, и тогда можно было только догадываться). Но о сегодняшнем-то “неформальном политбюро” и о принимаемых им решениях мы просто нечего не знаем!» Совершенствуются и методы: с обществом современная власть работает тоньше, чем сталинская. По словам историка – последовательно возрождая советский опыт ГОНГО – государством организованных негосударственных организаций. «Но главное, – подчеркивает Ирина Павлова, – то, что основным инструментом подчинения сегодня стали не массовое насилие, но точечные репрессии, провокации, политтехнологические спецоперации и информационные войны. Как в свое время говорил один из идеологов этой диктатуры Глеб Павловский, теперь можно “ненасильственно создавать ситуацию полного помрачения… можно ненасильственно создать ситуацию 37-го года, во всяком случае, для индивидуума, из-за того, что у него в башке начнут смещаться разные пласты и он будет соглашаться с реальным, даже не осознавая момент, когда он согласился, будучи уверенным, что он свободен”».
Смещение пластов – само по себе повод для размышлений. «Самое поразительное в российской прогрессивной общественности, прежде всего столичной, – ее неспособность извлечь уроки из советского прошлого, – считает Ирин Павлова. – Откуда проистекает и ее неспособность определить характер режима. Даже сегодня немногие отваживаются говорить о путинской власти как о диктатуре. Чего стоят слова несгибаемого диссидента Александра Подрабинека, написавшего недавно, что это “уже не демократия, но еще не диктатура”, а “что-то среднее с заметным креном в прошлое”».
Номенклатура и ее мальчики
«В прошлое? А когда это советская власть позволяла людям (если не иметь в виду сталинские лагеря) жить по сорок человек в десятиметровой комнате?» – так парировал тезис о возврате к прошлому профессор московской Высшей школы экономики Овсей Шкаратан. – А сейчас – скажем, с таджикскими гастарбайтерами в Москве, – никаких проблем. Спят на батареях – в коридорах, в подвалах. Тогда как деньги на их обустройство присваиваются чиновниками. Делающими на этом миллионные состояния».
Восходит нынешняя система, по мнению Шкаратана, к середине девяностых. «Вся эта операция по раздаче нефтяных богатств кучке совершенно случайных людей была просто национальным преступлением, – считает московский социолог. – Конечно, надо было проводить приватизацию. Надо было отдавать в частную собственность магазины, парикмахерские, бани, малые предприятия. Но нефтяные месторождения – это уже нечто иное. Почему это было сделано? А потому, что за этими мальчиками стояли взрослые дяди из номенклатуры».
Это была не приватизация, а персонализация, убежден историк и этнограф Юрий Семенов. «Общеклассовая собственность советской номенклатуры, – уточняет он, – обрела зафиксированных владельцев. Капиталисты? Ну, если капиталист знает, что его в любой момент могут посадить, то это уже несколько другой капитализм. Помните, что Гитлер в свое время сказал Раушнингу? “Почему мы не национализировали промышленность? Да потому, что мы национализировали людей. Они – наша собственность”. Так не все ли равно, за кем числится предприятие? Гитлеровская Германия – очень подходящий пример такого “подчиненного капитализма”, управляемого бюрократами».
Политика между тем остается выражением экономики – как никогда более сконцентрированным. «Не случайно, – продолжает Семенов, – из всех законов о борьбе с коррупцией убирают главное. Не случайно не подписывают международную хартию о борьбе с коррупцией. Назначенные олигархи вынуждены платить бюрократам, но зато они стоят над законом: им позволено все. Чтобы ни случилось, если они лояльны режиму, то их всегда выгородят. Потому что Путин и Медведев – ставленники вот этого двойного господствующего класса».
Искусство наводить мосты
Впрочем, подчеркивает Семенов, и сам термин «коррупция» не очень подходит к нынешней системе. «Поскольку, – убежден историк, – это и есть сама система». Против которой, собственно, и выступила большая часть российской буржуазной оппозиции. «Мечтающей, – по словам Юрия Семенова, – о нормальном капитализме без бюрократической клептократии».
«Увы, – считает историк, – это невозможно. У них нет для этого сил, да и народ их поддерживать не станет. Существует и другое препятствие: наш, периферийный, зависимый капитализм, с его олигархами, с которыми срослась государственная элита, с его нищетой масс, – существует во многих странах. Но чтобы он эволюционным путем превратился в нормальный капитализм – такие случаи науке неизвестны».
По мнению московского политолога Дмитрия Шушарина, власти и сами порой не прочь продемонстрировать, что они и оппозиционная элита – все-таки по одну сторону барьера. «Не случайно, – сказал Шушарин в интервью Русской службе «Голоса Америки», – с элитой обходятся очень мягко. Одновременно с откровенной жестокостью ведя себя по отношению к тем, кого оппозиционная элита вовлекла в это дело. Одно дело конфликт Соколова и Бастрыкина с участием Муратова – тут, по всей вероятности, сам Путин настоял на примирении. И совсем другое – арестованные после известного митинга в возрасте от восемнадцати до двадцати лет. На их защиту что-то никто особенно не бросается. В общем, все больше и больше похоже на то, что паны дерутся, а у холопов чубы трещат».
К тому же, как констатирует Светлана Солодовник, для наведения мостов с властью появляются новые возможности. Кстати, не без церковного участия. «Создается, – уточняет журналистка, – общественное телевидение. Должен пополниться новыми членами совет при президенте. Я не исключаю, что и там, и там вырастет число церковных людей… Да что там говорить! Ведь вот стал же Мединский – активно церковный человек – министром культуры. Да и националисты все больше и больше отвоевывают на общественном поле. Крен, по-видимому, будет в эту сторону. Но если ситуация будет относительно спокойной, то и движение пойдет без скачков».
Комментариев нет:
Отправить комментарий